Нажмите "Enter" для перехода к содержанию

Мара Кимеле и загадка «Дяди Вани», который стал просто «Ваня»

Мара Кимеле
Фото: Альберт Труувяэрт.

Известный режиссер из Латвии, ученица Анатолия Эфроса и учительница Алвиса Херманиса, много лет работавшая вместе с Херманисом в Новом Рижском театре, Мара Кимеле ведет в Линнатеатре репетиции спектакля по пьесе Антона Чехова «Дядя Ваня». Постановка, премьера которой состоится 3 октября на Конной мельнице, называется просто «Ваня». Почему? Об этом мы узнаем из разговора с Марой Кимеле.

Борис Тух

Не могу отказать себе в удовольствии побывать в обществе гениев

Мара Кимеле подчеркивает: она считает себя в первую очередь режиссером-педагогом.

— Режиссер – профессия людей в возрасте до 60 лет, не старше, — говорит она — Нужно, чтобы в тебе присутствовала мощная энергия созидания. Это работа Бога – создавать мир. Адски сложная работа. Поэтому я сегодня абсолютно без претензий. Свои лучшие спектакли я уже поставила; сейчас в основном занимаюсь театральной педагогикой, разбираю пьесы, и понимая, что я делаю, сокращаю что-то. Выхожу на современный язык, понимая, что не ломаю авторский смысл. Именно это я делаю сама и стараюсь передать своим ученикам. Решать авторский замысел современными выразительными средствами.

— Современную драматургию вы не ставите?

— Нет почему, ставлю. Но предпочитаю классику. Я же не могу отказать себе в удовольствие побывать в обществе гениев!

— Вы ведь учились у Эфроса?

— Да. Наш курс в ГИТИСе набирал Николай Васильевич Петров, но он умер, и Мария Осиповна Кнебель уговорила заниматься с нами Анатолия Васильевича Эфроса. Это была большая удача во многих смыслах; мы, его ученики, продолжаем нести его дело. Кстати, настоящим продолжателем эфросовской традиции я считаю Римаса Туминаса, хотя он не учился у Анатолия Васильевича. Он творит в этом ключе, мыслит теми же театральными категориями, что Эфрос. Его театр – поэтический, игровой, но в то же время абсолютно точный психологически. Именно этот синтез различных начал и внес в театральное искусство Эфрос. Игровой театр – но очень точный по внутреннему рисунку роли. 

Держитесь друг за друга, ребята!

— В латвийском театре эту театральную веру кроме вас еще кто-нибудь исповедует?

— О да! У меня много учеников, и я очень рада этому. Я очень придирчива к разбору пьесы, многие ученики за это даже обижаются на меня, но я терпеть не могу, когда режиссер – даже очень талантливый, не утруждает себя разбором, а берет пьесу гения и начинает за его счет самовыражаться. Тут я становлюсь грубой. Говорю: «Вы просто нахально пользуетесь чужой гениальностью по своей нужде; берете сотую часть пьесы и строите на этом свою режиссерскую карьеру». Это насилие, в принципе его можно считать нарушением авторских прав, однако доказать это очень трудно. Почти невозможно. 

Разбором пьесы сейчас мало кто занимается. Слишком многие режиссеры заботятся только о собственной карьере, собственном успехе и даже не собираются думать о том, что хотели сказать людям Шекспир, Чехов, Ибсен. Совершенно безумная небрежность по отношению к авторам! Я понимаю, что существует и оборотная сторона этого вопроса: когда слишком уж подключаешься к автору, ты начинаешь не создавать свое сценическое творение, а обслуживать пьесу. А задача найти путь свободы творчества, чтобы в твоей работе присутствовали и сегодняшнее мышление, и сегодняшние средства выражения — и при этом все равно идти по авторскому смыслу и постоянно видеть общую композицию пьесы, а не отдельные кусочки. 

— Да, молодые режиссеры часто делают в своих постановках две-три эффектные, «ударные» сцены, а по остальному массиву пьесы торопливо пробегают.

— Именно так. Не связывают эпизоды между собой. И многие актеры делают то же самое. Они научились быть эффектными, но никак не могут создать целостный художественный образ, где одной вытекает из другого и развивается, перейдя во что-то третье. Они разные куски играют по-разному. Это значит, что актер не работает над ролью. Он работает над собой, но совсем не так, как имел в виду Станиславский. 
Театр всегда, во все свои времена, был общим делом, соборным творчеством. Я всегда напоминаю об этом своим ученикам. Говорю им: «Держитесь друг за друга, не ругайтесь между собой, не погружайтесь в гордыню и зазнайство, работайте вдвоем, работайте кучей». 
Люди моего поколения уходят. Земная жизнь переходяща. И я очень рада, что в учениках остается переданное им нами понимание и чувство ответственности. Не хочу, чтобы они становились хамами, неучами и режиссерами собственной карьеры. К сожалению, таких немало. И среди талантливых людей встречаются.

Спектакль на воде

— Я слышал, что самая ваша экзотическая постановка была сделана на воде. Правда?

— Да. Но это было давно. Есть такой совершенно гениальный парень, Агрис Данилевич, он жил в небольшом местечке Рагана, недалеко от Сигулды. Там есть большая школа современной постройки, с просторным залом и бассейном, и Агрис стал руководить в этой школе танцевальными кружками. И вся школа – с первого до 12-го класса – начала танцевать. Талант и невероятная энергия Агриса творили чудеса. Я уверена, что очень многие ребята благодаря ему спаслись от тех негативных явлений, которые сегодня угрожают молодым: дурных компаний, наркотиков и т.д. Танец, если им заниматься всерьез, требует безумной отдачи и забирает колоссальное время. 7 часов в школе, потом еще до 6 часов занятий танцем – тут уж не до глупостей! К тому же ребята и тело свое содержат в порядке, и находятся в коллективе; развиваются и физически, и духовно. Они сами оборудовали зал, сами делали очень многое.

Мы с Агрисом были знакомы с той поры, когда я в Национальной опере ставила «Аиду», сценографом спектакля был прекрасный художник Илмарс Блумбергс, а Агрис – хореографом. Это был – без преувеличений – грандиозный спектакль. Блумбергс создал авторский визуальный образ, в духе идей гениальных театральных художников начала ХХ века; то, что в России делали Бакст и Врубель.
И вот мы с Агрисом поставили балет на воде, «Русалочка», по сказке Андерсена. В школьном бассейне. С тех прошло уже лет 15, и Агрис теперь – один из ведущих хореографов Латвии, один из художественных руководителей национального Праздника песни и танца. 
Все они – Вани! Фольклорные Иванушки!

— Вы упомянули сценографа Илмарса Блумбергса. Я хорошо помню работы другого выдающегося латвийского сценографа Андриса Фрейбергса – прежде всего в поставленной покойным Романом Козаком в Рижском театре русской драмы им. Михаила Чехова «Пляске смерти» Стриндберга, где по ходу спектакля вода заливала остров, на котором происходило действие. И в «Отцах и детях», которых ставил в Линнатеатре Адольф Шапиро…
— Художник, с которым я сейчас работаю над «Ваней», его ученик Рейнис Сухановс; года два назад он оформлял здесь, в Линнатеатре, постановку Эльмо Нюганена «Вишневый сад». 

— В вашей постановке заняты два совсем молодых актера, в этом году окончившие Школу сценического искусства Эстонской Академии музыки и театра.

— Да, Симо Андре Кадасту (Войницкий) и Кристин Ряэгель (Соня). Именно ради этих бывших студентов Эльмо пригласил меня, зная, что я режиссер-педагог. Он хочет, чтобы ребята вошли в театр, уже имея серьезные роли. А не просто начали подносы носить. Мы долго думали, что поставить, и решили, что Чехова – но в усеченном составе. Поэтому я сократила три роли Марии Васильевны, матери Вани, няни Марины и соседа по прозвищу Вафля. 

— Без Вафли и няни легко обойтись. А как без мамы?

— Без мамы тоже можно обойтись, но третий акт от ее отсутствия действительно страдает – тот самый акт, в котором профессор Серебряков предлагает продать имение. Ваня – категорически против, а его мать столь же категорически за. Вот над этим приходится работать.

— А почему спектакль называется не «Дядя Ваня», а просто «Ваня»?

— Потому что Симо Андре Кадасту молод, какой из него дядя? Все герои помолодели! А вот почему пьеса называется «Дядя Ваня»? Вот это загадка! Вы ее разгадали?

— Я даже не думал на эту тему.

— Вы учтите: магия пьес Шекспира, Ибсена и Чехова в том и состоит, что у этих авторов нет ошибок. Все закономерно. Последующее всегда вытекает из предыдущего. И когда режиссер уничтожает эту закономерность, я буквально трясусь от негодования. «Ты что, не видишь, как эта проволочка идет?» — говорил в таких случаях Эфрос. 
Закономерность, которую показывает Чехов, состоит в том, что каждый из его персонажей когда-то сделал свой выбор. До начала действия пьесы. А мы присутствуем при последствиях. Всё уже произошло, все герои пожинают последствия – и недовольны жизнью.
Пять персонажей: профессор Серебряков, Иван Петрович Войницкий, доктор Астров, Елена и Соня – абсолютно равноправны. Тогда почему Ваня? Мы решаем эту загадку так: все они Вани! Иванушки-дурачки. Включая профессора. В пьесе идет речь о неправильном выборе, о том, что никто из персонажей не может взять свою жизнь в свои руки. В том числе профессор. Чехов написал катастрофу пожилого мужчины, который женился на молодой девушке. И гениально написал!

Дело надо делать, господа!

— В МХТ им. Чехова профессора играл Олег Табаков, который – совершенно удивительным образом – нашел оправдания для своего героя. Монолог, в котором Войницкий говорит о том, что профессор в науке совершенное ничтожество, Олег Павлович объяснял лютой неприязнью дяди Вани к профессору. И считал, что профессор прав, говоря: «Дело надо делать, господа!». 

— Но ведь он сам ничего не делает!

— Серебряков – ничего. Но сам Табаков, руководя Художественным театром, делал такое большое и трудное дело, что отчасти спроецировал роль на себя. В частности, превратил МХТ в очень успешный коммерческий проект.

— Сейчас Алвис Херманис делает нечто подобное с Новым Рижским театром. Ставит коммерческие спектакли. Но что поделать – время сейчас такое!

— У нас два года назад фестиваль «Сон в зимнюю ночь» был монофестивалем Херманиса. И прошел просто потрясающе. «Латышская любовь», «Черное молоко», «Бродский — Барышников», «Рассказы Шукшина», поставленные в московском Театре Наций… Еще раньше я видел «Соню», «Долгую жизнь», «Звук тишины», и был буквально очарован этими спектаклями. 

— «Бродский – Барышников» тоже можно назвать коммерческим спектаклем. Но Барышников – гений! Жаль, что все это в прошлом.

— Сейчас театр не играет эти спектакли?

— Сейчас из-за ремонта Новый Рижский театр вообще не играет. Идет ремонт, труппа временно переехала в помещение бывшей табачной фабрики. Мы все пугаемся, что вернемся в реконструированное здание, и не узнаем его; исчезнет сохранявшаяся все эти годы аура. Хотя архитектор, проектирующий ремонт, старается сохранить как можно больше из прошлого и соединить это с модерном. И это пока что удается. Сохранить старое, но сделать современное. Как в Таллинне.

Другие латвийские театры играют, но это очень невыгодно с финансовой точки зрения. У нас применяется разреженная рассадка, залы пусты наполовину и больше, театры буквально горят на этом. Я им говорю: «А в Эстонии залы заполняются нормально!». Мне отвечают: «Вот потому у них столько зараженных коронавирусом». Но тогда надо запретить ездить в автобусах, летать в самолетах, ходить в магазины. 

— Будем надеяться, что устрашающее шествие COVID-19 по Эстонии не помешает премьере. Кстати, как вам работается с молодыми артистами Линнатеатра – теми, кто благодаря этой постановке избежал участи «ходить с подносом»?

— Очень хорошо. В спектакле должны были быть три молодых актера: парень и две девушки, но одна из девушек заболела, и роль Елены играет актриса Сандра Уусберг, Раневская в «Вишневом саде». Эльмо Нюганена.  Доктор Астров – Каспар Вельберг, профессор Серебряков – Райн Симмуль (Хорошо знакомый публике Русского театра по комедии «Пришел мужчина к женщине» -Б.Т..) Работая с актерами, я просто радуюсь. Особенно тем, каковы молодые! Чувствуешь школу, которая дает очень серьезный фундамент. Очень разумные ребята. Работяги, открытые. Надеюсь, что у нас получится! 

 

 

Источник

Поделиться

Ваш комментарий будет первым

    Добавить комментарий