Сулев Кеэдус
Фото: Альберт Труувяэрт
Кинорежиссер Сулев Кеэдус ставит в VAT-театре инсценировку романа Джона Стила «War Junkie»; на эстонском языке название звучит «Sõjasõltlane», перевести можно, как «Зависимый от войны», «Войноголик» (хотя такого слова в русском нет). Это исповедь фронтового телеоператора, который побывал едва ли не во всех «горячих точках» рубежа тысячелетий; он возненавидел войну, но война кормит его и вспрыскивает в кровь чудовищные дозы адреналина.
Мы встретились с пятикратным лауреатом премии «Дева Маали» Объединения кинопрессы Эстонии, шестикратным лауреатом премии «Культууркапитала», многократным призером различных международным кинофестивалей и, кажется, вообще самым титулованным кинематографистом Эстонии Сулевом Кеэдусом в перерыве между театральными репетициями.
Борис Тух
— Сулев, четыре поставленных вами игровых фильма: «Георгика», «Сомнамбула», «Письма к Ангелу» и документальный «Война» так или иначе связаны с войной, Второй мировой и двумя афганскими, да и центральная новелла в триптихе «Мужеубийца/Невиновная/Тень» говорит если не о войне, то о депортации, которая тоже была следствием войны; эти два горя переплетены очень тесно. Как эта тема вторглась в ваш мир художника?
— Сам я не старался дать себе четкий ответ на такой вопрос. Но эта тема очень болезненно затрагивает тот малый клочок земли, на котором мы с вами живём. Сам я родился после Второй мировой войны (в 1957 году), хотя всё же мне довелось собственными глазами увидеть войну. В Афганистане. Но через историческую память поколений, через воспоминания отца и деда, эта тема присутствовала в нашей семье. И когда взрослые об этом говорили, редко, скупо и неохотно, в детском миропонимании возникала и закреплялась эта тема. В какой-то мере она была табу, не выходила за пределы круга семьи, так как вне его, в школе, например, об этом говорили совсем иное. И когда пришла свобода, а точнее, я бы сказал, независимость, впервые возникла возможность обсуждать эти темы, как сердце приказывало. И я понял, что ею следует воспользоваться. Война — это страх, холод, болезни и как все вместе – бесчеловечное насилие над телом и душой. Я полагаю, что искусство, особенно кино, не должно закрывать на это глаза.
— Такой роман, как «War Junkie» можно написать только из самой жгучей ненависти к войне?
— Да!
— Как вы думаете: художник должен был пацифистом?
— Умные люди говорят, что пацифистами были, когда ходили в детсад, а потом поняли, что все на свете сложнее. Я им верю, но проверить не могу. Я не ходил в детский сад.
Александр Митта называл его «глухим человеком»
— Все ваши игровые картины поставлены по сценариям Мадиса Кыйва? (Мадис Кыйв. 1929-2014, доктор физико-математических наук, астрофизик и писатель. Его глубокие философские драмы шли во многих театрах Эстонии – Б.Т.)
— Кроме самой первой: «Единственное воскресенье», сценарий которой написал Вейко Юриссон. Это была моя дипломная работа на Высших режиссерских и сценарных курсах в Москве. На курсах учились взрослые люди, уже имевшие высшее образование. Я к тому времени уже десять лет как получил режиссерский диплом на факультете культуры Таллиннского пединститута и успел поработать ассистентов режиссера и оператора на «Ээсти телефильме» и заведующим фотолабораторией в клинике Сеппо.
— Кто был вашим Мастером на курсах?
— Александр Наумович Митта.
— Но ваши картины совершенно не похожи на кинематограф Митты. Он делал акцент на быстрое развитие сюжета, на открытые конфликты, а ритм ваших игровых фильмов подчеркнуто нетороплив, акцент делается на то, что происходит в глубине души персонажей; по киноязыку они – ярко выраженный артхаус.
— Знаете. меня он называл «глухой человек».
— Почему?
— Так он считал. На самом деле я очень многому учился и научился у него, но он этого не замечал: я выбивался из круга его учеников, в отличие от них не выражал открыто своего восхищения Мастером, был себе на уме. Словом, держался как типичный эстонец в незнакомой среде. А Митта был тогда едва ли не лучшим педагогом: он очень многое дал всем нам с точки зрения ремесла, умения – всего, что касается драматургии. И это была не заимствованная из учебников мудрость, а мудрость чувства, ощущения. Показывал нам 10-минутные фрагменты из фильмов и потом объяснял, почему происходящее в кадре сделано так, а не иначе. Для него кинематограф был в первую очередь очень практической деятельностью – и такое понимание профессии он старался закрепить в нас.
Заперты в тюрьме на центральный замок
— Первым фильмом, принесшим вам известность, был документальный «In Paradisum» (1993), рассказывающий о жизни заключенных. Как он рождался?
— Давно это было, всех подробностей уже не помню. Скажу только, что у меня тогда возникла идея сравнить жизнь в мужском и женском лагерях. Насколько существование в местах заключения схоже и насколько различается. Как мужчина переживает свою изолированность от нормальной жизни, и как ее воспринимает женщина. В женской колонии в Харку я познакомился с зэчкой по имени Пилле, и с этого знакомства начала разматываться вся история. Начинал-то я делать совсем другой фильм, но встреча с Пилле заставила пересмотреть предварительные планы – и я понял, что именно должен снимать. Хотя меня до того остерегали: «В женской колонии можете говорить с кем хотите, интервьюировать любую заключенную, но только не Пилле. Даже не пытайтесь – всё равно она не пойдёт на контакт. Натянет фуфайку на голову – и уйдет в сторону».
Ну и естественно, после такого предупреждения мне захотелось поговорить именно с Пилле!
— Разумеется. Это же как в сказке про Синюю Бороду: «Ходи по всему замку, только одну дверь не открывай!» И тогда хочется войти именно в эту дверь.
— Именно так! Пилле как-то сразу приняла нашу съемочную группу, и мы несколько недель снимали как в мужской, так и в женской зоне. Однажды так задержались, что оказались запертыми в тюрьме. Тогда все места заключения были соединены центральной системой; все замки запирались нажатием соответствующего тумблера в Таллинне. Пришлось вызывать специальную команду, которая вызволила нас.
— Возникало ли у вас чувство опасности, когда вы общались с зэками? Народ-то там сидел всякий; неясно, что от кого можно ожидать.
— Да, там находились преимущественно рецидивисты, у которых было по две ходки и больше. Но чувствовали мы себя довольно уверенно. Потому что у меня был хороший ассистент, цыган. А в обеих зонах среди заключенных имелись цыгане. Я к тому времени успел снять о цыганах в Эстонии документальную картину «Дети фараона», и у нас сложились хорошие отношения. А цыгане – на воле ли за решеткой ли – всегда знают друг друга, у них очень развито чувство общности, солидарности, так что ассистент этот очень помогал мне. Правда, случалось, что мне приходилось выпутываться из критических ситуаций самому. Потому что люди из охраны, которые должны были обеспечивать нашу безопасность, вдруг куда-то исчезали. Время-то было переходное. Заключенные сидели по приговорам, вынесенным еще в советское время, и охрана оставалась та же, что была в советское время – и служить этим мужикам уже ой как обрыдло.
— Мне запомнился финал картины, когда женщина выходит из ворот тюрьмы и долго стоит на остановке, поджидая автобуса. Эта женщина – Пилле?
— Нет. Пилле вышла на волю уже после того, как был снят фильм.
«Для них я был представителем государства»
— И другой ваш документальный фильм, врезавшийся в память, «Вороний остров». (Так по-русски он назывался в прокате; оригинальное название «Русские с Вороньего острова». Kränhholm в переводе с немецкого – «Вороний остров»; фильм – о закрытии Кренгольмской мануфактуры в Нарве и последствиях для людей этого закрытия).
— Я начал снимать эту картину, как только узнал, что «Кренгольмскую мануфактуру» банкротят. И что работы лишатся тысячи людей. Насколько помню, четыре тысячи. Их увольняли несколько приемов. Как собаке режут хвост по частям. С моей точки зрения закрытие этого предприятия было насилием над людьми. Понятно, что тут имели место какие-то экономические соображения, но все равно не понимаю всей подоплеки.
— Тем более, что продукция комбината была вполне качественная.
— Да. И опять-таки я снял не тот фильм, который задумал. Я ехал в Нарву снимать людей, которые знают, что через два месяца лишатся работы. Но именно с ними контакта не получилось. Для них я, эстонец, был представителем того государства, которое позволило выбросить их на улицу. Они воспринимали меня как врага. И я понял, что задуманной картины не получится – и сделал паузу, которая длилась целый год.
— В итоге вы сделали фильм о молодых людях из Нарвы – города, который выглядел тогда депрессивным, где среди молодых были распространены наркотики и ВИЧ – больше, чем где-либо еще в Эстонии?
— И о религиозной общине, которая объединила бывших зэков, алкоголиков, наркоманов, словом, маргиналов, для которых эта церковь стала последним шансом.
— И они сумели этим воспользоваться?
— Да! Общину возглавляли бывшие заключенные, которые сами сумели спастись от падения, остановиться на краю и подняться – и протянули руку другим, вытягивая их из трясины. Не знаю, продолжает ли эта община существовать и сейчас, но тогда она делала большое дело! При ней существовал еще реабилитационный центр, финансируемый частным капиталом. Государство ни сента на благое дело не выделило! В Ида-Вирумаа было два таких центра: в Нарве и под Азери. Приходили туда добровольно, и обязаны были провести в этих центрах 9 месяцев. Они получали свою койку, еду, тепло, одежду; алкоголь и курево были под строжайшим запретом, и еще эти люди по мере сил работали.
— Насколько мне известно, государство не хотело выделять деньги на этот фильм?
— Я не раз сталкивался с подобными обстоятельствами. Чтобы выбить финансирование у государства (в лице Института кино), приходилось подавать ходатайства не один и не два раза. С первой попытки не удавалось. Конкуренция велика. У нас много хороших кинорежиссеров, да еще каждые два года прибавляются несколько выпускников BFM.
«Вы снимаете на деньги налогоплательщиков»
— Мне кажется, что именно с вас начинается эстонский артхаус. Потом пришли Вейко Ыунпуу и Марко Раат, но они намного моложе…
— Не уверен, что это так. У нас и в советское время были хорошие фильмы.
— Но все-таки они были мейнстримными.
— Возможно. Просто настало время, когда не было единой студии, за которой стояли и редактура, и репертуарная политика. Художник стал свободным. Правда, сегодня все опять стало сложнее.
— Государство задумалось над тем, кому платить и какую музыку заказывать?
— Верно. Все чаще нам напоминают: вы снимаете на деньги налогоплательщиков. Давление нарастает. И не только в кинематографе, но и в других сферах.
— Тем не менее киноискусство приносит Эстонии победы на фестивалях и международную известность.
— По природе своей кинематограф имеет больше возможностей выходить за пределы одной страны, чем другие искусства, разве что музыке мы в этом уступаем. Но наша слабость в том, что кинопроизводство стоит дорого, и объяснить это зрителю, а тем более тем, от кого зависит финансирование, трудно.
— Тарковский повлиял на вас?
— Думаю, он на кинематограф всего мира повлиял! Его влияние трудно оценить. Так как его творчество пришлось на период, когда я был молод и учился снимать кино, то конечно влияние было. Но сознательно я не пытался выяснить, как и в чем. Да и не надо выяснять!
— Вы с драматургом Мадисом Кыйвом сделали 4 игровых фильма. Вернее, три и одну треть: в триптихе по его сценарию центральная новелла, «Невинная».
— Точнее, здесь он помог мне. Кыйв был уже в преклонном возрасте. Болел. И время работало против нас.
— Как вы нашли друг друга?
— С идеей «Георгики» (старик и мальчик на острове, превращенном в полигон для тренировки бомбардировщиков) я сначала пришел на «Таллиннфильм». Мне по этой идее сделали сценарий, но я его напрочь отверг и стал искать писателя, который сумеет воплотить то, что мне виделось, в словесную ткань. Консультантом моего первого игрового фильма «Единственное воскресенье» был Вайно Вахинг (писатель и врач-психиатр), и так как они с Кыйвом оба жили в Тарту, я решил встретиться с Кыйвом. Мы не были знакомы, но ему идея понравилась.
Пройти через Афган
— В «Письмах к Ангелу» главный герой, эстонец, служивший в Советской Армии и воевавший в Афганистане, принял ислам. Такое возможно?
— Возможно. Не знаю, были ли подобные случаи с эстонцами, но с русскими солдатами, прошедшими через Афган, были, и не однажды. Есть даже документальный фильм на эту тему.
— И игровой тоже: «Мусульманин» Владимира Хотиненко с Евгением Мироновым в заглавной роли.
— Слышал, но, к сожалению, не смотрел. Но это подтверждает, что такое возможно.
— У вас и у Хотиненко очень разные подходы. Его герой возвращается в родную деревню насовсем, там то же, что было и раньше, но он сам изменился. Ваш Йеремия Юунас Киротая и сам изменился, и приехав в Эстонию (чтобы увидеть дочь – и вернуться на Восток) Эстонию не узнает, его тошнит от наносной псевдозападной «культуры». Но как вы думаете, что нашего человека может привлечь в исламе?
— Не знаю. Все чуждое, незнаемое привлекает. И если у некой религии есть резко выделяющиеся на фоне западной ментальности черты, она может притягивать. Возникает вопрос: отчего это? Там ведь есть и очень агрессивные неприемлемые нам черты, и прекрасная, глубокая и человечная философия, суфизм.
— В Афганистане вы были с нашими миротворцами?
— Недолго, всего месяц. Я все-таки был цивильным лицом, не получал приказы, мог выбирать, где находиться, на линию огня меня не пускали, и вообще это было уже заключительная фаза миссии в Афганистане. Честно говоря, я готовился к худшему, чем то, с чем столкнулся. А солдатам, конечно, было неизмеримо тяжелее.
— Вы сделали документальный фильм «Война» о парне, который побывал с миссией в Афгане, а потом покончил с собой. Почему? Да еще таким страшным способом: после нескольких несостоявшихся попыток суицида бросился под поезд.
— Мне трудно найти ответ. С ним я не виделся. Я знал о нем, полгода — он к тому времени уже пытался покончить с собой — пытался дозвониться: он трубку не брал. В фильме рассказ о нем ведет его девушка…
— И ее монолог выворачивает душу.
— Да!
— Для документалиста есть табу?
— Этические табу? Есть! Я не стану снимать ни рождение ребенка, ни смерть человека. Слишком интимные ситуации, посторонним тут не место.
— А о падении человека?
— Можно. Если от этого людям будет помощь.
Ваш комментарий будет первым