За железным занавесом мне в своей жизни довелось оказаться дважды. Первый раз в детстве, когда я вместе с тремястами миллионами советских граждан был изолирован на территории, включавшей одиннадцать часовых поясов и протянувшейся от Венгрии до Аляски. В СССР почти любой туризм был внутренним, и это казалось такой же фундаментальной данностью, как закон всемирного тяготения.
Источник: LETA
Но вот во второй раз меня научили родину любить во времена, когда свобода передвижения по глобальному миру из абстрактного права давно превратилась в бытовую отпускную привычку. А условия заключения оказались куда более суровыми: для рижан родная страна заканчивается в часе с небольшим езды от дома. И даже если ехать в самую длинную, восточную сторону — часов через пять.
Домашний арест
Международную туристическую отрасль подкосило то же, что ранее привело к ее невиданному по размаху и продолжительности буму, — открытость мира и легкость перемещения. Мог ли предположить легкий на подъем латвийский космополит, как изменит его жизнь безвестный китаец, решивший где-то в семи тысячах километров, на другом конце Евразии, побаловать себя аппетитной летучей мышью (по другой версии — деликатесной змеей)? Но неклеточный инфекционный агент родом из китайских мышей разлетелся по планете на тех самых самолетах, которые он вскоре скопом поставил на прикол.
В числе главных жертв коронавируса пассажирский транспорт и туризм — сферы, эксплуатирующие людскую охоту к перемене мест. Эпидемии тем соблазнительнее считать карой свыше, что они во все века заставляли человечество расплачиваться за «перегибы» той или иной эпохи. В истово набожном Средневековье, когда пренебрежение гигиеной считалось добродетелью (смирение плоти!), а с чумой боролись паломничеством, т. е. собираясь в святых местах огромными толпами и растаскивая заразу по городам и весям, «черная смерть» выкосила от трети до половины населения Европы. Боевой дух и военный азарт великих держав в 1910-х обернулся пандемией испанки, вскормленной окопной антисанитарией и разнесенной по планете демобилизованными солдатами. В 2020-м глобальный, потребительский, сибаритствующий мир расплачивается именно за глобализм и сибаритство — за поощрение в широких народных массах тяги к удовольствиям непростым, недешевым и неблизким: чтобы, значит, отправляться за семьсот верст киселя хлебать, на пляже валяться, Парфенон на айфон фоткать.
Путешествия — один из самых ненасущных видов потребления, излишество в чистом виде. Запертые в марте на амбарные замки государственные границы не породили гуманитарных кризисов (проблемы беженцев — тема отдельная), но поставили под сомнение завоевания самого передового на свете капиталистического строя: впервые свободный мир чистогана столкнулся с ситуацией, когда туристические возможности перестали зависеть от возможностей финансовых. «Мистер Твистер, делец и банкир, решил на досуге объехать мир» — спокон веку это было его, Твистера, неотъемлемой привилегией. А нынешней весной даже для состоятельных и избалованных латвийских путешественников мир стал заканчиваться в Зилупе, Валке, Гренцтале. В соцсетях фото таиландских пляжей и вьетнамских пальм сменили виды курземских усадеб и кемерских болот. Лично знаю знатоков и любителей разнообразной Мексики и Юго-Восточной Азии, уже собравших было чемоданы в Арабские Эмираты, но вынужденных вместо дубайской гостиницы ехать в лиепайскую.
Универсальный ответ на кризисы частные и глобальные — внутренний туризм.
В 2008-м причиной тому был всемирный финансовый кризис, в 2014-м — международный политический. Хотя и во втором случае турпоток из России оскудел на деле не столько из-за политико-информационных дрязг, сколько из-за резкого падения курса рубля. Тогда все быстро вернулось на круги своя: уже по итогам 2015-го россияне были на первом месте по потраченным у нас деньгам. Но первоначальный испуг, уход из Юрмалы «Новой волны» и спад безудержного русского мотовства заставил часть латвийских отельеров и рестораторов вспомнить о не столь сумасбродно щедрой, но более постоянной и надежной клиентуре — местной.
Именно на латвийского клиента опиралась всегда в первую очередь такая фундаментальная для страны отрасль, как сельский туризм. При том что среди иностранцев на него тоже был спрос — какой-нибудь московский средний класс на досуге вполне охотно практиковался в выпечке латгальского крестьянского хлеба, и даже японцам доводилось дегустировать в той же самой Латгалии серый горох. Но что для заморского гостя экзотический, если не экстремальный опыт, то для латыша — припадание к корням. Стабильный и массовый отток населения из безработной провинции в Ригу и гораздо дальше — в Британию, Ирландию парадоксальным образом только способствовал популярности гостевых домов и бань на природе. Даже в одну из последних книг Александра Гениса, в главу, посвященную Латвии, попали английские молодожены, встреченные автором «на дальнем приморском хуторе, ставшем в новой жизни отелем». Англичане эти почти наверняка были из бывших наших. Возможно, и свадьбу они, по примеру множества эмигрантов, играли в здешней глубинке — и необычно, и патриотично.
Туристический патриотизм латышей несомненен, но во время пандемии страна и народ оказались один на один не по доброй воле. А по принципу «других туристов у меня для вас нет». И, соответственно, других достопримечательностей. Сотрудница туристической тюрьмы в лиепайской Каросте, быстро открывшей свои двери, говорила о заглянувших на огонек: «Многие из них рижане, которые, кажется, бегут из столицы. Им эта Рига надоела, и они едут в Лиепаю развеяться».
Лиепайская Цусима
Нетрудно догадаться, что руководило рижанами, сменившими домашний арест на лиепайскую тюрягу. Путешествие — не прогулка. Чтобы почувствовать себя в туристической поездке, надо хотя бы проснуться в другом городе. Те, для кого охота к перемене мест сродни наркозависимости (знаю по себе), не получат удовлетворения, вернувшись вечером в собственную квартиру. Но размеры Латвии таковы, что съездить из столицы почти до любого отдаленного угла и вернуться — дело одного дня. Лиепая — один из немногих городов, куда достаточно далеко ехать (214 км от Риги, примерно три с половиной часа в одну сторону) и в котором достаточно поводов задержаться, чтобы трата на гостиницу выглядела осмысленно.
Латвия вообще не «страна городов» (так некогда варяги-скандинавы называли Русь: Гардарика). Большой, несомненно, туристический, разносторонний в своей привлекательности город здесь один — столица. Остальные хрестоматийные точки из путеводителей — скорее приправа к ней, разножанровые дополнения: курортная Юрмала, ландшафтная Сигулда, Цесис — крошечный заповедник Средневековья, Елгава с Рундале, специализирующиеся на барокко. Лиепая тут опять-таки исключение: ее привлекательность не столь сувенирного свойства, она скорее на любителя, знатока, гурмана. Из тех гурманов, что падки на неочевидные изыски — вроде лютефиска (трески в щелочном растворе), хаукарля (подтухшей гренландской акулы) или нашего молочного супа с селедкой.
Самая известная здешняя туристическая зона — депрессивный район Кароста. Титульные достопримечательности: остатки взорванной крепости, руины манежа, упомянутая мрачная тюрьма (точнее, гарнизонная гауптвахта). Однако вся эта живописная разруха и колоритная жуть складывается в цельную картину, которая органично дополняется объектами, более привычными для путеводителя — вроде грандиозного и нарядного Свято-Никольского морского православного собора, крупнейшего православного храма страны и купольного строения Прибалтики. Это картина морского форпоста огромной, представшей в нескольких инкарнациях, но теперь уже навсегда погибшей империи. Картина, рассказывающая о громких претензиях, гордых амбициях и тихом крахе. О самоутверждении и упадке. О пассионарности и распаде.
Лиепая — город фактически приграничный: до Литвы рукой подать. Но таковым она была и во времена Российской империи, когда звалась на русско-немецкий манер Либавой (русифицированное Libau). Только граница рядом проходила германская: Восточная Пруссия тогда включала Клайпеду-Мемель. При Александре III в Либаве решено было строить базу ВМФ — тогда Российская империя в очередной раз пыталась утвердиться как великая морская держава. Эти амбиции не давали покоя континентальной и сухопутной России как минимум со времен Петра I, но так толком никогда и не реализовались. Даже в имперскую пору она прирастала только теми территориями, до которых могла дойти пешком, по суше. Русские владели Аляской, пробовали закрепиться на Гавайях и в Калифорнии — но продержались там недолго. Беллинсгаузен с Лазаревым открыли целый континент, но жить на нем могут одни пингвины. Адмирал Нахимов одержал в Синопе блестящую победу, но уже меньше чем через год был вынужден затопить собственные корабли на севастопольском рейде.
Как раз унижения Крымской войны и Парижского мирного договора, лишившего Россию Черноморского флота, заставили ее десятилетия спустя активно строить броненосцы и военно-морские порты. В 1890-м Александр III подписал указ о закладке Либавской крепости. Ровно сто лет — по начало 1990-х — огромная территория к северу от городского центра, сравнимая со всей остальной Либавой-Лиепаей, принадлежала военным морякам. Лишь в 1994-м, когда отсюда ушли последние российские малые ракетные корабли, в бывший закрытый городок стали пускать посторонних. Район до сих пор называется Karosta, Военный порт — хотя уже четверть века с лишним это слово ассоциируется с коростой: трущобами, развалинами и социальными низами (правда, в последние годы тут стало поприличнее). Еще десяток лет назад сталкеры снимали в разграбленных казармах военного городка фотосерии в хоррорном жанре, не менее впечатляющие, чем в Припяти. Эти постапокалиптические декорации с осыпающимися агитационными советскими фресками давно снесены, но огромный манеж царских времен так и стоит пустой кирпичной коробкой. И только Свято-Никольский собор при Второй Латвийской республике, наоборот, возродился после убожества советских времен, когда он был матросским клубом. Собор по сей день именуется морским — хотя давным-давно нет того флота, моряки которого должны были в нем молиться (морские соборы строились именно для них). У либавского храма тот же архитектор — Василий Косяков, что и у еще более величественного Кронштадтского, заложенного в год окончания его (либавского) строительства — в 1903-м.
Но и тогда править морями у России не получилось. Год спустя после освящения собора в присутствии Николая II, осенью 1904-го, из Либавы вышла Вторая Тихоокеанская эскадра императорского флота — чтобы совершить самый долгий в истории боевой поход и почти в полном составе пойти на дно в Цусимском проливе. А весной 1915-го, меньше чем через год после начала Первой мировой, Либаву, взорвав все крепостные батареи, почти без боя сдали немцам.
В начале 1990-х и воевать ни с кем не понадобилось. Советская империя распалась, Балтфлот оставил гигантскую Лиепайскую базу, суда частично увели в Балтийск и Кронштадт, частично бросили. Помню фотографии ржавеющих у причалов и полузатонувших подводных лодок — наклонившиеся, прислонившиеся друг к другу рубками, они представляли собой странно лирическое зрелище: так человек кладет другому голову на плечо.
В краснокирпичном здании бывшей гарнизонной гауптвахты, где моряки отбывали наказание и при императорах, и при генсеках, лиепайчане нового поколения, граждане совсем другой страны, собрали без особого разбора вещи прежней эпохи и устроили «комнату советских ужасов». Экскурсоводы нарядились в форму СА, сделали страшные лица и повели экскурсантов по камерам с сохранившимися наскальными письменами («ДМБ» и т. п.). Охотники за ощущениями даже получили возможность переночевать в этих запертых «хатах». Северные форты стали полигоном для командной игры «Побег из СССР» (в карантинных условиях, конечно, не проводящейся): по правилам, участникам следует, скрытно действуя в бывшей режимной пограничной зоне, увиливая от «погранцов» в советских зеленых фуражках, добраться до моря — как бы для переправки в счастливый западный мир. Близ этих фортов оборудовали место для пикников: выпивая здесь, хорошо размышлять о том, что мрачные бетонные глыбы — остатки возведенных и взорванных еще до революции батарей — вряд ли изменятся и за следующие сто лет.
Алексей ЕВДОКИМОВ.
Журнал «Телеграф», в сокращении.
«Рижане, кажется, бегут из столицы. Им эта Рига надоела, и они едут в Лиепаю развеяться».
«Даже в имперскую пору Россия прирастала только теми территориями, до которых могла дойти пешком, по суше».
Ваш комментарий будет первым